— Ася, как получилось, что вы во время Олимпиады работали на калитке, в такой близости от спортсменов, что ближе не бывает?
— Олимпийские игры в Сочи были для меня долгожданным событием, потому что никогда до этого я ни на какой Олимпиаде не была. Примерно три года назад я, как и многие другие, подала заявку на участие в Играх в качестве работника НТО, как и все желающие, заполнила анкеты, заключила договор. Все мы должны были отработать на четырех тестовых соревнованиях, а пятыми уже были Олимпийские игры.
Когда в 2011 году чемпионат мира из-за землетрясения был перенесен из Японии в Москву и мы начали в спешном порядке готовиться к этому чемпионату, то мне позвонили и предложили поработать на калитке. Я согласилась и уже более двух лет работаю на этом месте. За эти два с половиной года я получила огромный опыт, наверное, просто срослась с этой работой.
В этом году на чемпионате России у нас был очень плотный график, потому что нас работало только два человека, и все тренировки и выступления стояли мы одни с утра и до вечера. Это было тяжело и физически, и эмоционально. На Олимпиаде было не легче, хотя нас уже работало четыре человека, двое мужчин и две женщины, потому что если это была не наша смена у калитки на основной арене, то мы работали у калитки на тренировочном катке или стояли в коридорах, на входах и выходах, других точках. За все время Игр у меня был один-единственный выходной. Но в целом это была приятная работа, потому что тренеры и спортсмены узнавали меня, здоровались, говорили, что моя смена у калитки для них счастливая и что если я буду стоять, то прокат у них будет хороший. (Улыбается.)
— Насколько сложно работать на этом месте? Со стороны кажется, что ничего особенного, только открывай или закрывай вовремя калитку, и все.
— Работа на калитке не такая простая, как это может показаться. Регламент очень четко прописан, когда можно открывать калитку, а когда закрывать, как осуществляется взаимодействие между тем, кто стоит на входе, и тем, кто на выходе, чтобы входящий и выходящий спортсмены не столкнулись между собой, и тому подобное. Кроме того, нам приходилось смотреть, чтобы калитка не прилипала ко льду, что постоянно происходило, и ее приходилось толкать с усилием. А резиновые коврики, которые лежали на входе, наоборот, предательски ездили под ногами, так что спортсмены могли упасть, и мы постоянно приклеивали их к полу скотчем, чтобы закрепить на месте.
Кроме всех этих правил и предписаний, существуют свои тонкости и нюансы, которые не прописаны, но про них надо помнить. Например, согласно регламенту во время прокатов на бортике не должно лежать абсолютно ничего, ни чехлов, ни платков. Но у некоторых тренеров и спортсменов есть свои приметы, за которые они очень борются. Например, у Марины Зуевой примета — никогда самой не брать вещи своих спортсменов, и это принципиально. И когда я убираю их чехлы с бортика, то она мне разрешает и говорит: «Спасибо». А другие тренеры, наоборот, могут разволноваться, что я взяла в руки вещи спортсмена, могут потом сказать, что неудачный прокат был связан именно с этим. Но уже к Олимпиаде я про все эти приметы и особенности характеров знала, так что вела себя соответственно.
— Сложно было находиться в зоне зашкаливающих человеческих эмоций?
— Сложно, потому что через калитку спортсмен идет туда— на бой, обратно — с боя и самые сильные эмоции он испытывает, пересекая эту черту. Я испытывала сильнейшие впечатления от всего увиденного, потому что ближе к спортсменам, чем я, никто на всем стадионе не находился, разве что тренеры. Мне знакомые часто говорили, что я стояла у калитки с очень строгим лицом, что надо было улыбаться. Вы знаете, я не могла просто так улыбаться, потому что каждый раз переживала за спортсменов, практически с каждым из них мысленно катала программу, вместе с ними делала элементы, вместе с ними потела и худела, настолько ощущение причастности было сильным. И когда я видела, сколько сил было отдано прокату, если я видела, что со льда спортсмен выходит разочарованным или просто убитым, то как я могла улыбаться? Некоторые настолько были измотаны выступлением, что, выходя со льда, просили меня дать им руку, чтобы опереться на нее, так они уставали.
Когда спортсмен катается на льду, то иногда не знаешь, за кого больше переживать — за него или за его тренера. Есть очень эмоциональные тренеры, которые просто не могут сдержать своих чувств: кто-то впадает в транс, кто-то начинает плакать, кто-то прыгать, кто-то начинает шаманить, как наш Николай Морозов. Его даже кто-то из нашего руководства спросил, когда все закончилось: обязательно надо так приседать около бортика? Я не знаю, что он ответил, но думаю, что во время проката своих спортсменов он вообще не отдает себе отчета в том, что делает.
— Кто из спортсменов был сильнее всего разочарован своим выступлением? За кого болело сердце?
— Ужасная боль была у Мао Асада после короткой программы. Я такой боли не видела ни у кого. Она потрясающе каталась на всех тренировках, делала шесть тройных Акселей из шести, которые исполняла технически безукоризненно. На тренировках она каталась безупречно. В короткой программе она стартовала после нашей Липницкой, которую трибуны поддерживали просто сумасшедшими эмоциями, и когда Мао вышла на лед, то была безразличная тишина. Думаю, что эта тишина и съела ее настроение, она не чувствовала поддержки зала и не справилась со своими эмоциями. Она потом скажет, что на льду ее встретила враждебная тишина, но вряд ли она была враждебная, просто равнодушная. И я видела, что она испытывает сильное разочарование с самого начала звучания музыки, что у нее нет вдохновения. Мао срывает два элемента в короткой программе и оказывается на 16-м месте, откуда до пьедестала уже не допрыг нуть. Но она, конечно, воин! Не каждый может после такого провала выйти и так шикарно откатать произвольную программу. Я надеюсь, что она не закончит выступать.
Американец Джереми Эббот испытал большую досаду на себя на командных соревнованиях, когда в короткой программе он упал с прыжка, влетел в борт. По эмоциям было видно, что у него руки опустились, что он заставляет себя кататься дальше. Он тоже выходил со льда, чуть не плача.
И конечно, больно было смотреть на Алену Савченко и Робина Шолковы в произвольной программе, когда они, еще катая свою программу, знали, что проиграли.
— Как вы справлялись со своими эмоциями, когда катались наши спортсмены?
— Да, в этом была для меня самая большая сложность, потому что мы не имеем права вступать в контакт со спортсменами и тренерами, должны сохранять спокойное лицо, сдерживать свои эмоции, хотя душой ты переживаешь очень сильно. Но когда наши выигрывали, то я с трудом сдерживала свои эмоции. Когда Татьяна Волосожар и Максим Траньков закончили катать свою произвольную программу и стало ясно, что они выиграют сейчас золотую медаль, то меня это настолько впечатлило, что у меня потекли слезы, я не смогла себя сдержать. То же самое со мной было после выступления Аделины Сотниковой: я была счастлива так, как будто это я получила золотую медаль.